Почему мы так легко увлекаемся романами, пробуждающими эмоции? Сегодня «достоверность» и «стиль» превратились в клише. Писатель Ян Шерстад выделил пять других характеристик, определяющих, станет ли книга классикой.
Не хочется признавать это, но оценивать литературу сложно, ведь нет никаких объективных критериев. Когда речь идет об искусстве, мы в значительной степени полагаемся на наш субъективный вкус. Мы нажимаем выключатель, и лампочка загорается или не загорается — заметьте, в нашей голове. Наверняка вы сталкивались с подобным: ваш друг, вкусу которого вы доверяете, рекомендует вам роман. Вы в общем-то понимаете, что роман хорош, но все же откладываете его подальше. Возможно, причиной всему некая химическая реакция, которая притягивает нас к определенным книгам, но попросту отсутствует в отношении других книг и авторов. Например, некоторые никогда не возьмутся за Роберта Музиля, или Генри Джеймса, или Маргерит Дюрас. Но иногда что-то случается, и вдруг происходит химическая реакция при встрече с отвергнутыми ранее книгами.
Всё дело в критериях, характеристиках, на которые мы обращаем внимание, когда решаем, хорош ли роман. Как редактор и писатель, я занимаюсь критикой уже 35 лет, и первое, что поражает меня, когда я читаю рецензии в скандинавских газетах и журналах, это то, что люди всегда используют несколько критериев — одних и тех же критериев — при оценке совершенно разных романов.
Здесь уместно процитировать Форда Мэдокса Форда:
Как бы хорош не был слон, ему никогда не стать бородавочником: в этом и заключается основная суть критики.
Ян Шерстад
Авторы часто получают признание за «достоверность» — если читатели верят персонажам романа. Или если есть своеобразный «язык», характерный «стиль». В конечном итоге, это наиболее субъективные и неточные из критериев. Они редко позволяют оценить уязвимость этого языка, этого стиля — будь он минималистский или сложный «прустианский» — перед разрушительным действием времени, увидеть, не прикрывает ли он отсутствие содержания. Тем не менее, эти критерии — первые в списке, когда мы оцениваем романы, пробудившие в нас эмоции. Роман должен затрагивать, беспокоить читателя.
Избегая бесполезной полемики, я хотел бы обратить ваше внимание на пять не столь заметных критериев.
1. Глубина мысли
Когнитивная сила романа. Или почему бы не назвать это силой вопроса? Знак качества для меня — это когда у меня остается один или несколько вопрос после прочтения книги. Лучшие романы расширяют наши представления о жизни. Также у нас есть интеллект, и романы стимулируют наш интеллект несколько иначе, нежели нехудожественные книги. Они делают это за счет сложности, многослойности, того, как элементы текста накапливаются, создавая нечто неизреченное. В этом и заключается наиболее ценное качество художественной литературы. А теперь я сделаю важное заявление: это глубокое понимание не лишено эмоционального аспекта. Познание такого рода стимулирует и эмоции — всю лимбическую систему. Я не вижу здесь противоречия. Стена между мозгом и сердцем является пористой.
Дорис Лессинг
Я могу привести Доктор Фаустус Томаса Манна в качестве примера романа, обладающего таким качеством. Terra Nostra Карлоса Фуэнтеса, Подарок от Гумбольдта Сола Беллоу, «Din livsfrukt» Ларса Алина. Но позвольте мне выделить Золотую тетрадь Дорис Лессинг ещё и потому, что могу рассказать одну личную историю. Мне было 22, и однажды вечером в Тромсё, в клубе, я познакомился с симпатичной девушкой. Мы сразу сошлись, в том числе на эмоциональном уровне, и вскоре пришли к разговору о литературе. Она упомянула Золотую тетрадь Дорис Лессинг, и когда она поняла, что я не читал, она просто встала и ушла. Видимо, она не желала иметь ничего общего с человеком, обладающим таким узким литературным, если не сказать интеллектуальным, радиусом. Как вы догадываетесь, я пошел домой и сел читать Золотую тетрадь с особым вниманием.
В романе мы встречаемся с Анной Вульф. Книга рассказывает о том, каково было быть женщиной в Англии конца 1950-х годов, и, помимо повествования, мы получаем четыре альбома, каждый своего цвета, освещающих разные стороны жизни Анны — политическую деятельность, включая конфронтацию с коммунистами; приключения в довоенной Южной Африке; любовные переживания; мысли и заметки, а также идеи для новых рассказов. Будто бы Анна могла разделиться на четыре части. Наконец, она начинает вести пятый, золотой альбом, куда записывает всё вместе.
Золотая тетрадь , опубликованная в 1962 году, был экспериментом, бросившим вызов реалиям того времени. Эмоциональное и интеллектуальное, психологическое и социальное проникают друг в друга. Стоит отметить, что роман получил много враждебных отзывов, как из-за своей структуры, так и из-за четкого феминистского содержания.
2. Странность
Американский критик Харольд Блум называл это weirdness. Время от времени в художественной литературе встречаются неприятные элементы, отвечающие этому критерию. Они могут рассказывать о явлениях, сомнительных с этической точки зрения, давать нам представление о внутренней стороне зла.
На ум приходят романы Процесс Франца Кафки, Парфюмер Патрика Зюскинда, Американский психопат Брета Истона Эллиса, ”Den där lilla stunden av närhet” Бенгта Ульссона. Или возьмите, к примеру, Страсть согласно Ч. Р. Кларис Лиспектор про странную встречу женщины и жука. Но для того, чтобы вы поняли, что я имею в виду, я бы выделил также Постороннего Альбера Камю — роман, переворачивающий представление о бессмысленном и случайном.
Альбер Камю (в центре)
3. Оригинальность
Преступление против обывательского мышления. Часто то, что мы узнаем себя в персонажах или идентифицируем себя с главным героем, преподносится как нечто положительное. Но как насчет романов, которые не описывают тот мир или тех людей, которых мы знаем? Что делать с романами, которые ломают, саботируют укоренившиеся в нас идеи? Лично я испытываю самое большое удовольствие, оказываясь в незнакомой вселенной — даже если эта неизвестность меня смущает.
Писательница Ханне Эрставик сказала в интервью:
Человек смотрит на мир и видит — черта с два этот мир таков, как о нем говорят другие. Человек рассказывает о том, что видит он сам.
Вирджиния Вулф
Хорошая литература часто пересекает границы. Многие из лучших романов создали новое знание, открыли двери в комнату, о которой мы не подозревали. Успешный современный роман не подтверждает действительность, но порывает с ней. Суть в том, чтобы писать против или вне духа времени. Разве не здорово встретить книгу, рассказывающую о чем-то, что мы никогда не видели, открывающую новый взгляд на вещи? Разве не все авторы стремятся к этому — написать книгу, которая изменила бы взгляды читателя, изменила мир?
Вспомните «Den onämnbara» Самуэля Бекетта. Вспомните все романы Джанет Фрейм. Вспомните «Mästaren Ma» Вилли Щурклунда. Или Имя мне — Красный Орхана Памука, где красный цвет является одним из рассказчиков.
Но лучший пример, который я знаю, это Орландо Вирджинии Вулф, роман о человеке, который жил более 300 лет и сменил пол. Мало кто может написать лучше (цитата неточная — прим. пер.):
«Не будет преувеличением сказать, что он мог выйти к завтраку человеком лет тридцати, а вернуться домой к вечеру человеком лет пятидесяти. Некоторые недели добавляли столетие к его возрасту, другие — не более трех секунд.
4. Послевкусие
Иногда книга нравится мне больше уже по прочтении, нежели когда я только её читаю. Думаю, многие испытывали то же, что и я. Я могу читать роман и оставаться к нему равнодушным. Однако, после того, как я отложу его в сторону, возможно, через несколько недель я вдруг осознаю, как он хорош. Некоторые романы имеют свойство вызревать в читателе. Кажется, будто они прорастают в памяти. Например, «Ankare» Класа Эстергрена. Со временем этот роман продолжает во мне расти.
Помню, как я испытал то же явление с романом Мой любимый sputnik Харуки Мураками — про Сумирэ, которая исчезает «в воздухе», или «по ту сторону». Закончив чтение, я отложил книгу, пожав плечами. Я подумал, это слишком просто, слишком дешево и банально. В то же время я почувствовал сходства с другими романами Мураками. Мне поднадоели все эти метафоры, которые — а-ля Джон Ирвинг — превращаются в символы и лейтмотивы.
Так прошло несколько недель, а может, и месяцев, а роман оставался в памяти и казался все более интересным. (Предвижу, что то же самое ожидает и 1Q84). Автору удалось создать своего рода метафизический разрыв в повседневной жизни, соединив поразительно простые элементы. Через несколько месяцев меня настигло и захватило изображение одиночества, вселенского одиночества:
«Если так много людей что-то ищут друг в друге, почему мы должны быть изолированы? Какой смысл? Является ли человеческое одиночество подпиткой, необходимой нашей планете, чтобы продолжать вращаться?»
5. Слабость
Все наиболее важные романы имеют один явный недостаток — они неидеальны. Во многих из романов, которые я оцениваю высоко, встречаются ошибки, дефекты; они имеют ту или иную критическую деформацию или хрупкость. И, как это ни парадоксально, это может быть именно та хрупкость, которая являет собой силу. Так, слабость становится опорной балкой романа.
Ингер Кристенсен
Я могу указать на мономанию (навязчивая или чрезмерная увлечённость одной идеей — прим. пер.) в романах Томаса Бернхарда (бесчисленные «я размышлял, сидя в кресле» в первой части Лесоповала ). Я могу указать также на композицию большинства романов Итало Кальвино. На эпизодичность и фрагментарность некоторых книг Лотты Лотасс. А Моби Дик Германа Мелвилла, не является ли он по сути одним гигантским преувеличением?
Позвольте мне процитировать маленькую жемчужину датского автора Ингер Кристенсен, «Azorno», изданную в 1967 году, историю любви, которая своими соблазнительными слоями, загадочными узорами и умными связками поразила меня навсегда. И это несмотря на то, что есть что-то жёсткое, высокопарное, рассчётливое в её поворотах и перестановках. Как раз то, что я назвал бы неприкрытой странностью в романе, и я получаю это уже в первом абзаце:
Мне сказали, что я женщина, которую он уже встречал на восьмой странице.
Я думаю, проще читать полупрозрачные романы, в которых можно разглядеть структуру. Я ценю писателей, имеющих смелость сказать: «Да, я выстроил этот текст». Почему? Потому что все тексты являются выстроенными. Мы не замечаем, как это происходит, так как ослеплены привычным мышлением, правилами, ограниченным набором критериев, которые мы используем снова и снова.
Позвольте мне ясно выразить вот что: не мешало бы нам расширить список положительных критериев, больше говорить о глубине мысли, странности и оригинальности романов, а также об их послевкусии и даже слабостях.
Перевод: mariepoulain
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции Livelib
Источник: Dagens Nyheter, livelib.ru
Автор: Ян Шерстад (Jan Kjærstad)
Фото: Daily Herald/Mirrorpix/Corbis, AS400 DB/Corbis, Barbara Cushing/Everett Collection/IBL, JLM/Splash News, Anna Widoff